была одна и чувствовала во рту вкус обиды. Положив голову на подушку, я продолжила плакать, пока не уснула в слезах.

Проснувшись, я ощущала себя так, будто побывала в бою. Нижняя половина тела у меня вся горела, поверхность, на которой я лежала, намокла. Дверь открылась, и вошла та же нарумяненная медсестра. Она несла маленький сверток.

– Нам нужно, чтобы ты ее накормила молозивом.

Я застыла, увидев у нее на руках моего ребенка. Когда я разгляжу младенца – моего ребенка! – ситуация станет реальной. Но медсестра нетерпеливо распахнула мою рубашку прежде, чем я успела хоть что‐то сказать. Она положила ребенка мне на грудь, и я почувствовала в этом месте тепло. Я держала своего ребенка.

– Девочка? – Я посмотрела на сестру, но ее взгляд оставался холодным.

– Да, девочка.

Она схватила своими грубыми руками мою левую грудь и принялась совать ее в рот ребенку.

– Не привыкай. У тебя пять дней. Я скоро вернусь и заберу ее в ясли.

Глядя в лицо моей девочки, я думала только о том, что она моя. Она казалась такой легкой, а когда она отпустила мою грудь, я развернула одеяльце и изучила ее лягушачьи ножки, костлявые коленки, крошечные ступни и остренькие пальчики. У нее был тонкий нос Шимми, но я видела в ней и себя, и немного Инес. Но в основном Шимми.

Я поднесла к губам ее сонное тельце и обцеловала ее всю. В каком‐то смысле я жалела, что увидела ее, потому что в глубине души знала – отдать ее будет почти невыносимо. Но раз уж мне ее принесли, я не могла оторвать от нее глаз.

– Моя малышка Грейс, – прошептала я в ее крошечное ушко. Имя только что пришло мне в голову, но как только я его произнесла, поняла, что оно ей подходит.

Когда медсестра пришла за Грейс, мне не хотелось ее отпускать.

– А можно она еще немножко у меня побудет?

– Я же сказала, не привыкай. Я принесу ее на следующее кормление. Это просто работа. За эти пять дней ты обеспечишь ее питательными веществами, которые ей потребуются, чтобы стать сильной и здоровой, вот и все.

Она забрала ребенка и оставила меня одну.

Во время родов я потеряла много крови, так что все мои пять дней с Грейс меня продержали в клинике. Каждые несколько часов ее приносили ко мне покормить. Каждый раз я ее распеленывала и старалась запомнить каждую ее черту. Иногда она встречалась со мной взглядом, когда сосала мою грудь, и я гадала, что происходит в этой крошечной головке. Знала ли она, что мы вместе ненадолго?

Пока Грейс спала в яслях, я размышляла, правильно ли поступаю. Я помнила свое обещание, но это было до того, как я подержала Грейс в руках. Она перестала быть яйцом, проблемой, которую надо решить. Она стала моей плотью и кровью, и мне нравилось видеть ее лицо, чувствовать аромат ее дыхания, ощущать ее мягкую кожу.

Но нельзя было забывать про миссис Шапиро и стипендию. Я все вспоминала слова тети Мари. «Ты хочешь быть бедной, как все мы. Остаться с ребенком, которого тебе не на что кормить».

Потом я подумала про Инес и про то, как она меня ненавидела. Винила меня в том, что я разрушаю ее жизнь и соблазняю ее мужчин. Я не могла себе представить, что когда‐нибудь испытаю подобные чувства к Грейс, но, может, Инес тоже так себе говорила, когда я родилась. Я хотела оставить дочку. Я хотела о ней заботиться, любить ее, правильно воспитывать. Но куда я ее дену? Тетя Мари согласилась принять в свой дом меня, но я не могла повесить на нее еще и ребенка. Мы и так каждый месяц еле сводили концы с концами.

В Пряничном домике я видела, что ждет девушек, которые передумывали и оказывались в комнате позора. Неважно, сколько бы я ни представляла себе будущее с Грейс, выбор был только один, и я это знала.

Когда Грейс принесли мне в последний раз, я плакала все кормление. Может быть, она чувствовала, как мне грустно, по тому, как дрожит моя грудь, потому что тоже плакала – я раньше не видела, чтобы она столько плакала. На несколько мгновений она успокаивалась и сосала, а потом опять откидывала голову и плакала. Так у нас и шли дела, пока я не сглотнула слезы и не стала ей петь.

«Ты мое солнышко, мое единственное солнышко». Эту песню пела мне Инес в те первые месяцы жизни в новой квартире с ней и ее бойфрендом, когда я плакала и звала Нини. Я вспомнила, как она пела и гладила меня по спине кругообразными движениями. Инес умела быть милой, когда хотела.

Песня успокоила Грейс, и она наконец уснула.

Я как раз целовала ее кудрявую макушку, когда вошла медсестра.

Она потянулась к Грейс.

Я крепко держала дочку.

– Я тебе говорила, не привыкай, – сказала она, увидев слезы у меня на лице. – Она поедет в место получше.

Я невольно начала читать молитву «Отче наш», которую твердила, намывая на коленях полы, всю свою беременность. Грейс я прижала к себе так крепко, что та зашевелилась. Медсестра потянулась за ней, но я не в силах была ее отпустить. Тогда медсестра меня сильно ущипнула и выхватила ее у меня из рук.

Глава 3

Так медленно

Элинор

Через пять дней, полных тревоги и беспокойства, наконец позвонила мать Маргарет.

– Миссис Прайд, это мать Маргарет.

– Добрый вечер. – Пальцы Элинор сжались на трубке.

– У меня хорошие новости. Ребенка можно будет забрать сегодня.

– Сегодня? – взвизгнула Элинор.

– Да. Я жду вас по тому же адресу в девять вечера. Не забудьте принести последний взнос для вспомоществования нашей работе.

– Да, конечно, мы приедем.

Уильям стоял в дверях, и Элинор бросилась ему в объятия.

– Сегодня в девять!

– Я же говорил тебе, что надо немножко потерпеть. – Он коснулся ее щеки.

– Говорил. Это невероятно. Я в восторге.

– Давай-ка я приму душ, смою с себя больницу, чтобы встретить ребенка чистым и свежим. – Он сжал ее руки. – Ты молодец, детка. Ты все правильно сделала.

Хорошо, что к матери Маргарет они поедут под покровом темноты. Элинор не хотела, чтобы кто‐то из соседей успел разглядеть, как она выходит из дома, потому что тяжелую накладку на живот она надевать не собиралась. Когда она впервые возьмет сына на руки, между ними не должно быть ничего.

К тому времени,